«Всем смертям назло!»: записки военного летчика из Хабаровска

Не знаю, кто и как раскладывает наши жизненные пасьянсы, но так сошлось, что в 1984 году судьба свела меня с женщиной, у которой незадолго до этого умер муж – фронтовик, военный летчик. Работал я тогда в газете «Воздушный транспорт», собкором при Дальневосточном управлении гражданской авиации. Людмила Геннадьевна принесла целый чемодан рукописей - оказалось, все последние годы ее муж писал военные воспоминания.

Записки из чемодана я согласился посмотреть, из вежливости, ничего не обещая. Однако, прочитав несколько первых страниц, стало ясно, что бросать эти рукописи просто нечестно: подкупали они своей искренностью, метким образом, живыми подробностями… Прочтя залпом, на одном дыхании все, что написал Лев Захарович Лобанов, и, отобрав рассказов двадцать, я надолго засел за их литературную обработку - для Хабаровского книжного издательства.

Год спустя, после выхода этой книжки, названной «Всем смертям назло», один из ее героев, штурман Николай Нехороших, так отозвался о творчестве своего боевого товарища: «Разумеется, это не мемуары, хотя все события изложены человеком, который прошел войну от первого до последнего дня, сам все видел и пережил. Жанр его рассказов - художественный, я бы даже добавил – романтический…»

Фронтовой летчик Лев Лобанов 30 лет своей жизни отдал небу. До войны летал на планерах, прыгал с парашютом, работал гражданским пилотом. Будучи инструктором, готовил летчиков-истребителей. После начала Великой Отечественной дрался с «мессерами» и «юнкерсами», ходил в штыковую с пехотой, сбивал врага в небе. Сам был сбит и ранен. Но и после этого Лев, настоящий военный летчик, смог вернуться в строй, бомбил вражеские объекты. Награжден орденами и медалями.

После Победы Лев Лобанов осуществил давнюю мечту - перебрался жить и работать на Дальний Восток. Здесь в Хабаровском авиаотряде снова сел за штурвал гражданских воздушных кораблей. После того как сошел на «землю», трудился в службе движения Хабаровского аэропорта, потом на авиаремонтном заводе. И до последнего дня жизни Лев Захарович вспоминал о своих боевых полетах и товарищах.

Накануне праздника День Победы мы познакомим читателя с тем, что написал наш земляк, военный летчик, хабаровчанин Лев Лобанов.

Станислав Глухов, главный редактор

ПЕРВЫЙ БОЙ

В ту субботу до обеда я летал с курсантами, а после «тихого часа» вместе со своим «стахановским» звеном, непременно побеждавшим во всех спортивных соревнованиях, «выжимал пот» на турнике и брусьях. Вечером в клубе показывали цветную американскую киноленту «Кукарача» и мультфильм «Три поросенка и злой волк». Досыта насмеявшись, в одиннадцатом часу разошлись отдыхать.

А ранним воскресным утром 22 июня, поднятые по тревоге, мы узнали на общем построении о начале войны с фашистской Германией.

Аэродром загудел, словно потревоженный улей. Готовили самолеты к бою. В штабе работала комиссия, комплектуя летчиков и механиков в боевые девятки - эскадрильи. Меня оставили командиром своего звена - с летчиками Савковым и Щербаковым.

В конце дня добрались ко мне из Ростова родные. Мать и сестра Зоя переживали, узнав о назначении в действующую армию, отец крепился: «Если не мы, то кто же?»

***

Мы срочно перебазировались на один из аэродромов севернее Одессы. Летное поле - плотный выгон, обрамленный лесочком, который хорошо маскировал наши выкрашенные в зеленый цвет машины. Рядом речка Усачевка. На ее берегу деревенька Покатное, где и расположился наш полк вместе с батальоном аэродромного обслуживания.

Все полетные карты - без единой пометки. Маршруты, курсовые углы, расстояния и прочие обозначения, обязательные до войны на любой маршрутной карте, теперь наносить запрещено, все это следует держать в памяти. Развернули полковую радиостанцию для связи со штабом соединения. Место расположения дивизии никто не знает, свои координаты по радио оттуда не сообщают. Полк получал самые разноречивые сведения о расположении наших и вражеских частей. Четкой линии фронта, похоже, нет. В небе днем и ночью гудели немецкие самолеты, но ни одного нашего в воздухе мы пока не видели.

На четвертый день войны все двадцать семь машин полка поднялись в первый боевой вылет. Из дивизии сообщили, что в нашем направлении идет группа бомбардировщиков Ю-87. С ведущим - командиром полка Локтевым мы устремились на сближение с противником.

«Юнкерсы», штук тридцать, двигались слитной массой, а вокруг, не соблюдая строя, роем кружились «Мессершмитты-109Е», истребители. Каждая их пара не была жестко связана, ведомый пилотировал возле ведущего совершенно свободно, переходя с борта на борт, отставая или оказываясь впереди. Такое поведение немцев было для нас непонятным, ведь наш Боевой устав предписывал драться только в плотном строю.

Мы подходили со стороны солнца, врага увидели первыми и вовремя успели перестроиться в боевые порядки. Но тут и немцы заметили нас, заметались вокруг бомбовозов. Вот и встретились. Через минуту - бой. Озадачивало «нестандартное» поведение «мессеров», настораживало их большое количество: за первой группой из-за горизонта выплывала еще одна, такая же многочисленная.

Тревожила неопределенность: с кем начинать драку? «Мессеры» растекались, словно песок сквозь пальцы. Вот только что впереди сошлись четверо, я изготовился было броситься к ним, но они брызнули в стороны, расходясь, и снова стало непонятно, кого же атаковать. Что это - хитрость или их обычная манера начинать бой таким непривычным для нас образом? А может, это их первая встреча с русскими и они просто знакомятся с нами, изучают выдержку и крепость нервов...

Одновременно с этими размышлениями нарастал азарт, мысли о возможной гибели не приходили в голову. Мы жили еще школьными представлениями о бое. Не доходило главное: теперь по нам будут бить не из кинопулеметов - из настоящего боевого оружия, теперь побежденного будет ждать не нагоняй на разборе полетов, а самая настоящая смерть.

***

Немцы разделились. Одни резко ушли вверх, а другие, отойдя чуть в сторону, нырнули к земле. В глазах зарябило от множества крестов на крыльях. Стало ясно, что нас хотят взять в «клещи», атаковать сразу с нескольких направлений. Качнув крыльями, командир эскадрильи подал команду: «Действовать звеньями самостоятельно!» Едва успел я перестроить звено в правый пеленг и войти в глубокий вираж на нас обрушился огонь.

Немцы атаковали, двигаясь встречным виражом. Верхние снижались, а те, что были внизу, постепенно поднимались до нашей высоты. Самолеты моего звена образовали замкнутое кольцо, что давало нам возможность видеть друг друга и прикрывать товарища со стороны хвоста. И вот мы уже сами оказались в сплошном замкнутом кольце примерно из двенадцати «мессеров». Сверху падают еще две пары, поливая свинцом наши машины. Только бешеное вращение по кругу спасает от попаданий. Тело наливается чугунной тяжестью, с усилием держу глаза открытыми - на веки словно гири подвесили, вокруг мелькают красные искорки и оранжевые круги.

Мы не сделали еще ни одного выстрела - сейчас это бесполезно. «А что, если резко выйти из виража и самим в лоб атаковать «мессеров»? Вот только бы те, что клюют сверху, не успели подловить нас в момент атаки... Ну, попытка не пытка». Рывком, неожиданно для немцев, вывожу звено из виража. Вражеские истребители оказываются прямо перед нами, почти в лоб. Ближний, стремительно надвигаясь, заполняет сетку прицела - и проскакивает мимо, уже разваливаясь на куски от залповых очередей моих пулеметов. Следом, петляя, повалился вниз еще один «мессер».

Хотелось воскликнуть от распиравшего душу восторга: ура, я сбил противника! Я правильно рассчитал маневр и этим помог кому-то из моих ведомых расстрелять второго гитлеровца. Секунду, не более, длилась радость. Но в эту секунду решилась судьба Лени Савкова. Сверху на нас спикировали две пары «мессеров», уходя от них, я бросил машину на крыло вправо, Щербаков рванулся за мной, а Савков на входе в скольжение попал в трассы пулеметов и пушек.

Все произошло моментально: и наша атака, и гибель двух немцев, и взрыв машины Савкова.

Стало окончательно ясно, что наша уставная тактика боя в плотном строю звена никуда не годится. Имей Савков возможность действовать самостоятельно, не будучи привязанным к строю звена, он, мастер пилотажа, ни в коем случае не допустил бы, чтобы по нему вели прицельный огонь! Отвесно падая в глубоком скольжении, я успел взвесить все «за» и «против» решения «отвязать» от себя Щербакова и работать с ним свободной парой.

У самой земли немцы нас потеряли. Я вывел машину в горизонтальный полет, подал условный знак: «Действуй самостоятельно!» Щербаков - как ждал этого - резко взмыл, перешел с борта на борт, развернулся, прошелся где-то позади и снова пристроился справа от меня, подняв руку с оттопыренным большим пальцем, дескать, так и надо, командир!

И тут же мы заметили низко идущий И-16. Он покачивался, иногда поднимался метров до ста, а затем снова как-то неуверенно и вяло опускался к земле. Это была «восьмерка» Ивана Винокурова. На самолете поврежден фонарь, изорвана обшивка хвостового оперения. Иван ранен. Голова склонилась, разбитые очки болтались на резинке позади шлема. Иногда он медленно поднимал голову, на секунду-другую выравнивал машину.

Мы над нашей территорией, до аэродрома километров сорок, ему надо срочно садиться, он же ранен, да и машина подбита. Но как подсказать ему это, как? Вновь недобрым словом помянул я тех, кто до войны не удосужился оборудовать наши машины радиосвязью, твердя, что рация на истребителе станет только помехой, будет якобы снижать в бою инициативу летчика, ожидающего подсказки каждому своему действию...

Мы с Щербаковым прижались вплотную к самолету Винокурова, попытались показать руками: «Садись, садись немедленно - прикроем!» Иван то ли не видел нас, то ли не понял наших сигналов. Машина его круто задралась, потеряла скорость и сорвалась в штопор. Вскинулись на месте падения бледные язычки огня, и ветерок закрутил над землей еще один шлейф черного дыма...

Внизу по всей видимой площади дымили костры сбитых самолетов. Сколько и чьих - сказать трудно. С кружащими в стороне «юнкерсами» вела бой вторая эскадрилья. Там, где дралась третья, все перемешалось: наши истребители и «мессеры» сбились в сплошную кучу, пронизанную дымной паутиной огневых трасс. Бросились на помощь, но тут «мессеры» прекратили огонь, развернулись, как по команде, на запад. В чем дело? Ах да, бензин у нас тоже на исходе - время уходить домой.

Мы летели с Щербаковым навстречу яростному летнему солнцу. Под безоблачным небом весь видимый мир дышал тишиной и покоем. Не верилось, что совсем недавно я был в жестоком бою, который видится сейчас нереальным, мучительным кошмаром, что я стрелял и сбивал, что стреляли в меня, пытаясь сбить, что на моих глазах погибли Савков и Винокуров. Прошедший вылет казался чуть ли не половиной прожитой жизни. Отныне все разделилось на то, что было до боя, и на то, что будет после него.

ПОСЛЕДНИЙ

Линия фронта уже проходила по Дону. Ростов занял враг. Утром 28 ноября 1941 года мы поднялись в воздух. Задача была сформулирована кратко: «Не допускать бомбардировщики противника к нашим наземным частям». Для трех И-16 задача почти невыполнимая. Мельникова и Дыбича, идущих в первый свой боевой вылет, потренировать в выполнении приемов боя не было возможности. Кое-что я успел показать над аэродромом, кое-что объяснил на пальцах.

Звено круто набирало высоту. Над Ростовом стелилась сизая дымка - в городе догорали пожары. Вот впереди показались четыре пары «мессеров» - авангард прикрытия бомбардировщиков. Я развернул звено в сторону солнца, не упуская из виду немецкие истребители. Сейчас важно остаться необнаруженными, сохранить возможность для внезапного удара по бомбовозам.

Наконец показалась основная группа - плотный строй из десяти тяжелых Ю-88, окруженных снующими вокруг них истребителями. Мы выше «юнкерсов» примерно на тысячу метров. Позиция удобная. Недолгое сближение на встречном курсе со стороны бьющего немцам в глаза солнца, и вот пора!

Круто опускаю нос машины на ведущего «юнкерса». Ударить надо именно по нему, хотя бы сбить его с курса. «Юнкерс» быстро растет в сетке прицела. Огонь! Огонь! С визгом сорвались с полозков два PC и, оставляя дымный след, устремились к флагману. Мои напарники тоже выпустили по два снаряда - флагманский Ю-88 неуклюже завалился и, окутавшись дымом, рухнул вниз. Остальные бросились по сторонам, из открытых люков черными каплями потекли бомбы, на свои же войска - лишь бы поскорее избавиться от груза. Вся атака длилась несколько секунд.

Истребители сопровождения прозевали ее начало, и теперь «мессеры», примерно тридцать машин, бросились за нашим уходящим на пикировании звеном.

***

За минувшие месяцы войны в воздушных боях на моих глазах погибли или получили тяжелые ранения два полных летных состава полка. Смерть товарищей звала к отмщению. Я твердо усвоил главную заповедь истребителя: не считай врагов, а смотри, где они. С первого же боевого вылета драться приходилось при численном перевесе немцев, и стоило когда-нибудь хоть на секунду оробеть перед этим обстоятельством - гибель моя оказалась бы неизбежной.

Позже пришел опыт, бурные эмоции сменил холодный расчет, и бой превратился в обычную, до тонкостей освоенную работу. Пилотирование не занимало внимания: в полете я становился, так сказать, частью самолета, отлаженной и отрегулированной до полного совершенства, все мои действия обосновывались сложившейся на данный момент обстановкой. Получалось, будто машиной управлял кто-то другой, а я только приказывал этому другому выполнять нужные маневры...

Душа моя, если можно так сказать, сжалась, ушла в себя. Я перестал испытывать страх, все больше привыкал к гибели однополчан, не помышляя и самому остаться в живых. Мысли о смерти остались где-то за пределами сознания, там, куда вход моему человеческому «я» был строго воспрещен.

Постепенно я перестал удивляться тому, что выходил из самых невероятно тяжелых, непомерно неравных схваток без единой царапины - даже тогда, когда возвращался из боя, в котором гибла вся наша вылетавшая группа. Почему так получилось, я не понимал, да и не задумывался над этим. Принимал все, как должное.

И только много позднее, в тиши госпиталя, я начну постепенно оттаивать, анализируя проведенные бои и испытывая ни с чем не сравнимое тягостное чувство от былой, казалось, абсолютной неизбежности смерти; размышлял о причинах нашей неполной подготовленности к этой войне; ощущал острую неизбывную боль, вспоминая о погибших друзьях. Все это - потом...

***

А сейчас мое звено продолжало бешено пикировать в строю правого пеленга. «Мессеры» догоняли. Четко работала мысль: «Резко затормозить. Немцы этого не ожидают и обязательно проскочат вперед. Мы окажемся у них в хвосте». Старый, испытанный прием: убран газ, машины энергично выведены в горизонтальный полет. Звено словно уперлось в резиновую стену - широкий лоб наших «ишачков» сделал свое дело, все три И-16 будто встали на якоря! А остроносого «мессершмитта» быстро не затормозишь, не зря же он «мессер» - «нож».

Успеваем перестроиться в оборонительный круг. Немцы пристреливаются. Все ближе пушечные трассы. Все круче приходится закладывать виражи. Моторы надрываются в форсаже. Самолеты вздрагивают от напряжения, готовые сорваться в штопор при малейшей ошибке в пилотировании.

Самолет в штопоре - это бешеное вращение земли, сливающейся в крутящийся диск. Я не однажды использовал штопор для выхода из боя, но только тогда, когда оставался один. Теперь же, прижавшись вплотную друг к другу, крутились со мной в сумасшедшем вираже две машины с совсем еще «зелеными» летчиками.

Надо уходить. Но как? Выход виделся пока один: удержаться в крутом вираже, «пересидеть» немцев в воздухе. Мы могли бы гордиться таким исходом, ведь их в десять раз больше, а мои напарники впервые в бою. Но долго ли выдержат новички такую нагрузку?

От перегрузок кровь отливает от головы. В глазах меркнет свет, неимоверной тяжестью наливается тело, неумолимая центробежная сила гнет позвоночник, отрывает руки от рычагов управления. А надо еще следить за обстановкой, маневрировать, уклоняться от смертоносного огня.

Машина Дыбича вдруг резко «клюнула», завалилась и резко понеслась к земле. Следом устремилось несколько пар «мессершмиттов».

Стас, не выводи! Штопори до земли! Только не выводи!

Но самолет Дыбича, сделав несколько витков, начал выходить из штопорного полета.

- Что ты делаешь, Дыбич, немедленно в штопор! - надрывался я криком, хотя знал, что моего голоса никто не услышит.

Четыре «мессера» догнали краснозвездную машину. Вспух на ее месте клубок взрыва, замелькали в падении куски самолета. Не стало Станислава Дыбича.

Мельников плотнее прижался к моей машине. Для него я был единственной защитой в этом страшном смертоносном клубке. Он тянется ко мне, как цыпленок, убегающий под крыло матери-наседки от налетающего коршуна.

Наше оборонительное кольцо распалось. Немцы немедленно этим воспользовались, бросившись на нас с задней полусферы. Ливень снарядов возвестил о новых атаках. Находиться в вираже теперь бессмысленно. Нас атакуют сзади, идут встречным курсом, изготовились бить сверху. Теперь оставалось атаковать самим. Иного выхода нет.

Я бросился вправо вверх и оказался под проходившим мимо «мессером». Его желтое брюхо заполнило сетку прицела.

- Огонь! Залпом!

Пулеметы брызнули свинцовыми струями, PC вошел в тело истребителя. Он стал очередным сбитым мной самолетом врага.

Но радость тут же сменилась тревогой - где Мельников? Не удержавшись возле меня при броске вверх, он остался один. Проскочившего перед ним «мессера» он поджег, но и Мельникова постигла та же учесть. Я успел увидеть объятый пламенем И-16 и горящий рядом с ним «мессершмитт».

- Эх, Алеша, Алеша... Ну, теперь, держитесь, гады!

Ярость и боль душили меня. Стиснув зубы, бросил машину вниз, к проходившей там паре «мессеров». Увидев меня, они со снижением бросились удирать к городу. Они позволили почти догнать себя, а потом сошлись плотнее и начали выходить из крутого снижения. В азарте преследования до упора жму на сектор газа. Мотор не выл - он визжал на высокой форсажной ноте, словно жаловался на свою невообразимо трудную судьбу. Буравом ввинчивался звук в закрытые шлемом уши. В прицеле четко просматривался ведущий «мессер». Дистанция сокращалась. Еще секунда - и сработают мои пулеметы.

Но вдруг сетка прицела очистилась - обе вражеские машины боевыми разворотами ушли в разные стороны... Меня одурачивали, как мальчишку! Вместо боя втянули в бессмысленное преследование. Зачем?

Справа разорвался тяжелый снаряд, сверкнуло пламя. Машину сильно тряхнуло, в глазах поплыли красные круги. Наступила полная тишина. Я потерял сознание.

***

Моя машина, с оторванным концом правого крыла, с развороченным бортом и срезанным фонарем кабины, неуправляемая, поднялась и легла на спину. Я повис на ремнях. Яростный ветер свистел в кабине. Сознание медленно возвращалось.

«Что же произошло? Ведь я же их почти догнал. Они убегали и внезапно исчезли. А через секунду ударили зенитки... Сволочи, завели меня па зенитную батарею. Подловили, «герои»... Всей оравой не смогли справиться, сожгли уйму бензина и боеприпасов, а без зенитчиков не обошлось...»

Машина, лежа на спине, падала под небольшим углом к горизонту. Подо мной лежал захваченный врагом Ростов. Впереди лента Дона, за рекой - наши. Собрав в кулак волю, двинул рули. Самолет неохотно, с большой нагрузкой на управление, вернулся в нормальное положение. Осмотрелся. «Мессеров» не видно. Ушли.

Снижаясь, пересек Дон. Впереди бесконечные линии окопов, чуть левее небольшой холм, за ним - пятачок пашни. Туда, только туда.

Убыстряя бег, сливаясь в сплошную серую полосу, несется на меня земля. Скребут по грунту лопасти винта, небольшой пробег - и машина, окутанная пылью, остановилась, зарывшись мотором в перепаханное бомбами и снарядами поле.

- Вот и все. Дома.

Страшно возбужденный, я отстегнул ремни, выбрался из разбитой кабины. Снял парашют. Из ближних окопов ко мне бежали бойцы, что-то кричали, размахивая руками. Расстегивая шлем, почувствовал нечто вроде щекотки за правым ухом. Тронул рукой - из пробитого, мокрого от крови шлема торчал еще теплый зазубренный осколок.

В тот же миг голову пронзила резкая боль. Земля повалилась в сторону, потом вдруг встала «на ребро» и, стремительно опрокидываясь, прихлопнула меня душным непроницаемым покрывалом...

ВРЕМЯ ЗВЕЗДНЫХ ДОЖДЕЙ

И вот наступила эта ночь, с ее голубым сиянием, полная соловьиных трелей и вздохов ночного ветра. Высыпало множество звезд. А потом всплыла над миром луна — огромная, красная, и в ее мглистом свете обозначилась зыбкая линия горизонта. Повеяло прохладой.

В такую вот чудесную летнюю ночь впервые поднял я в воздух свой ночной бомбардировщик — самолет Р-5 с бортовым номером 3, машину, с которой мне предстояло неразлучно пройти длинные и запутанные в поднебесье дороги войны...

...Тяжелое ранение в голову закрыло мне путь в небо. Медкомиссия огласила приговор:

— К летной работе — не годен.

Я был потрясен. Безутешная тоска по утраченному небу согнула меня, сделала замкнутым и раздражительным. Сколько проклятий обрушивал я на ту чертову пару «мессеров», что завела мой истребитель на зенитную батарею, под огонь прямой наводкой! После четырехмесячного лечения в госпитале очутился я в стрелковом полку на Воронежском фронте. Командовал взводом, ротой, даже замещал погибшего в бою комбата. Стал настоящим пехотным командиром — поднимал в атаку бойцов, дрался, как одержимый, в штыковых схватках, форсировал реки... Одновременно подавал рапорты с просьбой направить в авиацию. Хоть и со скрипом, но получил наконец долгожданное направление. Прощай, пехота!

В истребительную авиацию, правда, не допустили — направили в 719-й полк ночных разведчиков-бомбардировщиков, единственный, как мне сказали, полк, в котором состояли на вооружении Р-5. Еще до службы в армии летал я на таком самолете по трассам ГВФ.

Получив в штабе Второй воздушной армии назначение, в дивизию я добирался на связном У-2. Какое это было для меня счастье вновь оказаться в кабине летящего самолета, пусть даже пассажиром. Все вокруг виделось необыкновенно прекрасным - и небо в редких хлопьях кучевки, и неспешно наплывающая под крылья земля, и этот старенький, изрядно потрепанный связник, и его молоденький круглолицый пилот.

Полк от штаба дивизии располагался километрах в пятнадцати. Попутки не предвиделось, и, закинув на плечо вещмешок, я отправился, не теряя времени, пешком по проселочной дороге к новому месту службы.

И вот наступила эта ночь, когда меня запланировали в первый ночной вылет — бомбить железнодорожную станцию Кшень. Проверяющим со мной летит штурман полка капитан Петр Ширшиков. Честно говоря, экзаменатора немного побаиваюсь, хотя я не новичок за ручкой управления самолета.

Ровно гудит мотор. Тонко поют расчалки меж плоскостями, зеленовато мерцают стрелки приборов, короткими злыми язычками голубого пламени ощетинились выхлопные патрубки. Над головой, в недосягаемой высоте горят чистым светом тысячи звезд. Вдруг одна из них, самая маленькая, оборвавшись, ринулась в стремительный полет, рассекая наискось небо. Вдогонку бросилась другая, оставив за собой мгновенный слепящий росчерк. Был август 1942 года. Наступало время звездных дождей.

Осталась позади аэродромная суматоха. Взлетать было непросто: наружная подвеска бомб, турельный пулемет «шкас» в открытой — как и у меня — кабине штурмана, выступающие по бокам фюзеляжа лобовые пулеметы — два «максима», — все это, конечно же, не улучшает аэродинамику самолета. Да и общий вес значительно превышает довоенную норму.

Штурман пока не напомнил о себе ни единым словом, очевидно, проверяя мое умение ориентироваться самостоятельно. Я настроился провести «тройку» строго по линеечке и расчетное время выдержать до минуты. Наверное, не зря четыре года до войны отработал линейным пилотом.

Сначала на У-2 излетал вдоль и поперек Украину, в том числе Донбасс, затем Краснодарский край и Северный Кавказ. В начале 1937 года переучился на ПР-5, который был пассажирским вариантом военного Р-5. Работал на линии Ростов — Москва, Ростов — Тбилиси. В то время гремела война в Испании. Мы, молодые пилоты ГВФ, писали рапорты по всем инстанциям, вплоть до Генерального штаба и лично товарища Сталина, с просьбой направить для борьбы с франкистскими мятежниками. Там отказывали, утешая: ваш век такой — еще навоюетесь...

***

Минут через десять будем над целью. Как-то он выглядит - ночной бой легкого бомбардировщика с наземными средствами противовоздушной обороны противника? Зенитный огонь — дело мне известное. Но совершенно разные вещи — выскочить из зоны огня на истребителе или маневрировать среди огня на тяжело груженной и малоповоротливой машине. И с прожекторами прежде я не встречался. Теоретически, конечно, знаю, как действовать в лучах, чтобы быстрее выйти из них, но ведь практика с теорией не всегда сходятся...

При подходе к цели, когда стали видны вспышки снарядных разрывов и различимы цветные трассы зенитных автоматических «эрликонов», когда лучи прожекторов почти вплотную приблизились к нам, готовые лизнуть самолет раскаленными добела языками, — все тело напряглось готовностью к схватке.

Бурные всплески взрывов на земле прекратились. Висевший до нас над Кшенью самолет отбомбился и ушел, оставив после себя разгорающийся пожар. Погасли прожекторы, умолкали зенитки. Сейчас — моя очередь.

Сбавлен газ. «Тройка» неслышной тенью скользила в сторону вокзала. Штурман в задней кабине по-прежнему молчит. Похоже, до сих пор я делал все правильно. Беру поправку на снос бомб ветром. Замечаний из штурманской кабины не последовало. С высоты шестисот метров хорошо просматриваются забитые эшелонами пристанционные пути. Окна ближних строений чернеют провалами, крыши сорваны, торчат ребра голых стропил.

Ни выстрела, ни прожекторного луча... Мы снижаемся с приглушенным мотором, и после предыдущего грохота немцы нас просто не слышат.

Почувствовал четыре сухих щелчка — штурман сбросил бомбы... Словно злой волшебник махнул палочкой: в небо устремились десятки струй разноцветных шариков — открыли огонь «автоматки», засверкали рыжеватые вспышки — вступили в работу батареи крупнокалиберных зенитных орудий. По всем высотам расцвели рваные космы разрывов.

Но это была пустая трата боеприпасов. Еще до начала обстрела, едва «отстегнули» бомбы, я дал моторам форсаж и, снизившись на скорости, ушел в сторону. Вновь набирая пологими кругами высоту, я видел пожар на путях — ветер относил от горящих вагонов дым и копоть...

Половина бомб осталась под крылом, идем на второй заход. Приглушать мотор не нужно - на земле грохочет канонада. Кромсая пространство сине-голубыми лезвиями, вонзились в небо шесть прожекторов. Замечаю: на высоте метров пятьсот—шестьсот можно попробовать проскочить необнаруженным под лучами, как между столбами ворот. Конечно, обстрел в районе вокзала плотный, но надо только не зевать и помнить, что огонь-то пока не прицельный, а так называемый заградительный. Так что отворачивай понемногу от близких зенитных трасс да смотри не напорись на дальние...

Круто развернувшись, бросаюсь с полуторакилометровой высоты вниз. Скорость на таком моторном снижении выше максимальной. Злобно и надсадно завизжал мотор, утробным басом загудели расчалки, машину забила частая дрожь.

Прожекторы остались по сторонам. Стремительно надвигаются горящие эшелоны. Все ближе к «тройке» цветные бусы эрликоновских трасс. Короткими, резкими доворотами кидаю машину по сторонам. Огонь прежний — заградительный. Нас до сих пор не видят. Надо бросать бомбы, где ты там, штурман? В ту же секунду щелкнули замки сбрасывателя.

Снова снижение до самых крыш и бешеный бег земли навстречу дрожащей от перенапряжения машине. Теперь самолет Р-5 видится мне по-другому. Вот, оказывается, каким может быть мирный труженик неба! Чтобы выполнить только что проделанную нами работу, штурмовикам Ил-2 пришлось бы прорываться сюда днем целой эскадрильей, и еще неизвестно, всем ли удалось бы вернуться домой после налета.

Меня переполняло счастье: я снова был в бою, дрался и выиграл этот бой, как и ту первую свою рукопашную схватку с немцами на Воронежском фронте. Тогда на нас пошла в полный рост толпа пьяных гитлеровцев. Мы поднялись навстречу. Две лавины столкнулись, ударились, перемешались в клубах пыли. Скрежетало железо, стучали выстрелы. Слышались вскрики и стоны. Нельзя было понять, кто кого одолевает.

Но вот немцы сбились и кучу, дрогнули и кинулись наутек. По ним стреляли, их догоняли и били прикладами, кололи штыками. Ни один из них не остался в живых, и долго потом отравляли воздух перед нашими окопами тошнотворной вонью разлагавшиеся на солнце мертвые тела.

***

За спиной протарахтела, разворачиваясь, турель пулемета, и в сторону ближайшего прожектора рыкнула короткая очередь. Вот и «заговорил» штурман! Намекает, мол, зайдем еще разок, постреляем. Бросаю «тройку» вниз, проскакиваю между прожекторами и наконец-то слышу:

— Зайди, командир, в луч.

— Понял, захожу в луч!

Правильно, от прожекторного луча все равно надолго не уйдешь. Кладу машину в левый вираж и вонзаюсь в световую колонну. Штурманский «шкас» поливает землю густым свинцовым дождем. Включаю полный кабинный свет и слежу за остальными прожекторами. Зенитные трассы защетинились в нашу сторону. Немцы переходят на прицельный огонь. Рядом разорвалось несколько тяжелых снарядов — «тройку» встряхнуло взрывными волнами. Пора выходить. Ухнули вниз с огромной скоростью, круто выворачиваясь из светового столба. Здорово получилось!

Яростнее и бестолковее заплевались зенитки, задергались прожекторы. На выходе из снижения уловил-таки момент и послал длинные очереди из обоих своих пулеметов по стреляющей «автоматике». Попал или нет — не знаю, только стрелять она перестала. Можно домой!

— Штурман, какие будут замечания?

— Нет замечаний. Все правильно, так и летай.

Кшень позади. Впереди теплая земля, освещенная слабым светом склонившейся к горизонту луны. Над головой бесчисленные звезды и опоясавший небо серебристый хоровод Млечного Пути. А звезды падают и падают, испещряя небосвод кривыми росчерками.

Миллиарды лет бороздили космос камешки — будущие мгновенные звезды. Невообразимое число раз прошли небесные бродяги вокруг маленькой голубой планетки, заглядывая в ее светлый лик, а когда совсем обессилели от нескончаемых странствий, когда насквозь промерзли в безмолвных и бесконечных просторах, потянуло их к этой теплой планете, носящей имя Земля. Они плотным роем бросились в ее горячие объятья, вспыхнув ярким светом, восторженным мигом сгорания возмещая века бесцветного существования. Им нет дела до происходящего на Земле. Они вспыхивают и сгорают, оставляя по себе память короткими голубыми росчерками, навсегда уходя из жизни, безмолвно и незримо погружаясь в безбрежный океан Времени... Где то там, в черных глубинах космоса, во всю ивановскую хлещет звездный дождь!

ПОДАРКИ

В штаб дивизии прибыла делегация от авиационного завода, который шефствовал над нашим полком самолетов Р-5. Гости привезли подарки. Вручить их решили па торжественном вечере в честь 7 ноября. Завод был небольшой, и в полку хорошо знали почти всех рабочих, как и те знали многих «своих» летчиков, штурманов, механиков.

В числе делегатов находилась Леночка — жена лейтенанта Соколова. Летом сорок второго года прибыл на завод получать самолет молодой летчик Саша Соколов. Здесь и познакомился он с Леной — веселой и ласковой девушкой. Они подружились, и вскоре дружба переросла в любовь. В следующий его прилет они стали женихом и невестой. Свадьба прошла шумно и радостно. А потом у Соколовых родилась дочка, тоже Леночка. Лейтенант, еще не видевший дочери, с нетерпением ожидал случая слетать к семье.

Решив преподнести мужу приятный сюрприз — нежданно-негаданно появиться в полку, — Лена не стала сообщать ему, что ее включили в группу делегатов.

В штабе дивизии заводчан накормили, устроили на ночевку и пообещали утром доставить в полк. Лена попросила разрешения, если это возможно, поговорить с мужем по телефону. Дивизионный связист принялся дозваниваться до полка.

У Соколова русые волосы, озорные карие глаза, полноватая фигура. Неспешная, вразвалочку походка. Он неизменно спокоен и добродушен. Летает чисто, дерется с азартом.

В шумной штабной землянке, получив свое задание, Саша обсуждал со штурманом Димой Ходаевым детали предстоящего полета, когда прозуммерил телефон.

Начальник штаба, сняв трубку, удивленно поднял бровь:

— Да, здесь. Минуточку. Соколов, вас к телефону!

Окликнув Сашу, он с любопытством посмотрел па него. Звонили из дивизии. Какие это дела, интересно, могут быть у лейтенанта в штабе дивизии...

— Меня? — переспросил, тоже не менее удивленный, Соколов.

— Да-да, вас.

— Лейтенант Соколов слушает! — проговорил Саша, подойдя к аппарату.

Вдруг лицо его побледнело, он растерянно затоптался па месте, пытаясь как-то поудобнее прижаться к телефонной трубке.

— Лена, ты... Из дивизии? С делегацией? Вот здорово, молодец! Подарки, говоришь, привезли? Доберетесь к нам утром? Отлично, я тут разок слетаю и буду ждать тебя. Не задерживайся там, приезжай скорее. При встрече наговоримся. До завтра, Лена, до завтра!

Положил трубку и замолчал, счастливо ошеломленный. В землянке стало тихо.

— Так это же Леночка Соколова, ребята! — раздался чей-то голос, и тут же поднялся шум: сияющего Сашу поздравляли, хлопали по плечам.

Перед вылетом я подошел к нему:

— Саня, ты там полегче сегодня, не зарывайся. Договорились?

— Понял вас, товарищ старший лейтенант, — он повернулся и вышел из землянки.

Цель в ту ночь для всех поставили одну — прикрытый мощной системой ПВО вражеский аэродром. Я вылетел первым. Моя задача — раззадорить врага. Пусть включат прожекторы, откроют огонь из зениток. Тем, кто идет за мной, будет видно, где и как лучше прорваться к цели, минуя губительный огонь. Экипажи во тьме не видели друг друга, но знали: впереди и сзади с небольшим интервалом идут к цели машины. Много машин, весь полк.

Темноту впереди проткнули бело-голубые лучи, воздух прочертили трассы зенитных «автоматок», засверкали багровые разрывы тяжелых снарядов. Постепенно в бой втянулся весь полк. Брызгая раскаленным металлом, бесновалось небо. Землю сотрясали взрывы бомб. На стоянках горели немецкие самолеты. В стороне растекалось пламя. Бомба угодила прямо в бензохранилище. Служебные дома за аэродромом тоже объяты пожаром.

Время от времени самолеты попадали в свет прожекторов, но быстро ускользали из этих щупальцев. Я ходил на нижнем ярусе — обстреливал тех, кто держал в луче самолет.

Отбомбившись, одна за другой машины уходили домой. Потерь пока не было. Но вот в перекрестье лучей блеснул самолет. К нему потянулось еще несколько столбов слепящего света. Все зенитки перенесли огонь на эту единственную цель.

Самолет метался, окруженный сплошными вспышками разрывов. Прожекторы передавали его из луча в луч. Все плотнее сжималось огненное кольцо, в центре которого носился, сверкая лаком, одинокий Р-5.

Экипажи, еще не ушедшие к себе на базу, сбрасывали световые бомбы, стараясь помочь попавшему в беду товарищу — ярким светом ослепить зенитчиков, сбить их с прицела.

Но было поздно. Несколько пушечных трасс пересеклись в одной точке. Возникло падающее пламя — это горел хлынувший из взорванных баков самолета бензин, устремляясь к земле рыжим, зыбко коптящим занавесом. Оторванное крыло сверкающим мотыльком неспешно поворачивалось в прожекторном свете, вычерчивая в падении причудливую траекторию. Лишенная крыла машина вошла в крутую спираль, стремительно раскручиваясь и разваливаясь в воздухе. Все было кончено.

Висевшие над вражеским аэродромом «эр-пятые» снизились, яростно били из пулеметов по зениткам и прожекторам, в упор сбрасывали на них оставшиеся бомбы. Гибель экипажа видели все. Оставалось одно: жестоко отомстить за павших в бою товарищей.

...Близился рассвет. Побледнели звезды. Лощины и овраги наливались туманом. Земля лежала тихая и поникшая. Но кого настигла смерть? Чей самолет, оставляя дымный след, прожег ночное небо в своем последнем полете?

Приземлившись последним, я направился к штабной землянке. Вошел, молча оглядел собравшихся там летчиков.

— Соколов?

Все скорбно склонили головы.

А утром, как и обещали, прибыли делегаты с подарками. Они еще ничего не знали о событиях минувшей ночи. Весело и беззаботно переговаривались, радуясь концу длинного и утомительного пути, откровенно, по-хорошему завидовали Леночке — сияющей и заметно возбужденной в ожидании предстоящей встречи с мужем...

Вот так и кончилось их недолгое счастье, промелькнула, как сон, их короткая и светлая любовь.