Страницы большого террора: страх и ненависть в романе «12 ступеней в ад»

Особой территорией и особым ужасом предстает Дальний Восток в романе-исследовании Бориса Дрозда «12 ступеней в ад» (18+). Газета «Хабаровский экспресс» (16+) уже публиковала фрагмент этого произведения об эпохе «Большого террора», а сегодня мы решили дать слово и вдумчивому читателю-рецензенту.

Творчество Бориса Дрозда, члена Союза писателей России из Комсомольска-на-Амуре, знакомо читателю по таким повестям и романам как «Западня для дурочки» (18+), «За пределами краха» (18+), «Люди и бесы в ночь Сварога» (18+). А еще по интересным интерпретациям творчества Гоголя, Чехова, Бунина, Блока. Читателями его книг являются не только дальневосточники. Они издавались в Ростове и в Москве.

Внимание к классической русской литературе неслучайно. После окончания в 1971 году филфака педагогического института, именно классика стала для писателя высшей школой литературного творчества. И уже тогда проявился особый исследовательский подход Бориса Дрозда к материалу — умение найти в классике свое и пригласить читателя к живому диалогу.

Эта авторская позиция представлена уже в заглавиях некоторых работ. Например, «Россия как Чевенгур: Социальные эксперименты в России и роман А. Платонова «Чевенгур». Полемические заметки». Это исследование опубликовано в 2000 году в журнале «Дальний Восток» №1-2 (16+).

***

Тема социального эксперимента, которыми, увы, так богата история России, становится одной из самых главных для Бориса Дрозда. Особой территорией, где царствует враждебная человеку власть, предстает перед читателем и наш Дальневосточный край в романе-исследовании «Двенадцать ступеней в ад» (18+), вышедшем в Комсомольске-на-Амуре в издательстве «Жар-Птица» в 2023 году. И это особенный период — 1937-1938 годы, получившие у историков название «Большого террора», когда госмашиной без остановки перемалывались судьбы самых разных людей — от советской элиты до обычных домохозяек.
В романе страх становится буквально воздухом, которым дышали все. Когда не храм, не театр или библиотека оказывались центром жизни города, а тюрьма с ее «духом смерти».

Образ этой расстрельной машины возникает уже в самом начале: «Город давно уже спал, закрылся единственный в городе ресторан «Дальний Восток», погасли рампы музыкального театра, уличных фонарей на улицах Хабаровска той поры было немного, а эти горящие многими окнами здания нового управления и внутренней тюрьмы были одними из самых «живых» и заметных в городе зданий, словно бы маяки во тьме или густом тумане».

Сравнение тюрьмы с маяком становится авторской оценкой ощущения деформации основ жизни, ее пропитанность страхом и ложью, где «маяк» — не ориентир спасения душ, а обманчивый знак места насилия и гибели. В рабочем названии романа был указан точный исторический адрес этих маяков: «Волочаевская, 146». Потом автор заменил более экспрессивным — «Двенадцать ступеней в ад». Число ступенек здесь обретает символическое значение замкнутости круга. При этом 12 ступеней, ведущих в подвал-тюрьму, — не выдумка писателя, это реальность места с указанным адресом.

***

Стремление автора к исторической точности стало определяющим. Оно обусловило и особый жанр — роман-исследование, позволяющий придать повествованию объемность и объективность, определенную научную точность. Создавая образ времени, Борис Дрозд опирается на письменные и электронные источники, архивные материалы, широко использует подстрочные документальные характеристики исторических персонажей.

А среди них — Сталин, Молотов, Ворошилов, Ягода, Ежов, другие известные представители элиты того времени и менее заметные колесики и винтики госмеханизма репрессий, а также его жертвы. Но героями первого плана становятся те, чья судьба связана с Хабаровском.

Вот прокурор Дальневосточного края Михаил Чернин, который в 1938 году арестован и расстрелян «за мягкотелость». Именно Чернин в канун дня расстрела его и других «участников антиправительственного заговора на Дальнем Востоке» задает один из главных вопросов поколения: «Как же так вышло, что в революцию и Гражданскую войну мы мечтали о свободе от гнета, от царизма, а получили страну-застенок?»

***

А образ начальника УНКВД СССР по Дальневосточному краю Терентия Дерибаса особо подчеркнут и композиционно, и масштабом представления его в первой части романа, озаглавленной «Тени дальневосточного заговора».

Дерибас — не простой винтик, но человек, достигший «всех возможных вершин власти, материального благополучия и довольства самим собой и своей жизнью». В 1937-м, когда Москва требует еще большего ужесточения и без того жесткого режима, требования эти заставляют ужасаться даже верного человека системы. И не просто ужасаться, но и сопротивляться творимому абсурду, отказываться ставить свою подпись под подготовленными специальной московской следственной бригадой списками участников «заговора», которых он, Дерибас, знал лично.

Примечательно в романе звучит тема семьи. Человек без семьи и детей, по мнению автора, лишен чувства ответственности за будущее, способности сопротивляться и противостоять злу. Дерибас, человек уже пожилой, многое повидавший, все же меняется после появления семьи и рождения сына. Глядя на которого, до слез радуется: «Они показывались на его глазах и от любви к жене, к сыну, маленькому человечку, от умиления, а иной раз и от жалости к людям. Да-да, и от жалости к людям умягчилось его сердце, ушла жестокость».

Прозрение и сознание своей вины за происходящее к Дерибасу и другим «властителям местного мира» приходит слишком поздно. Вот, Анна Лебеденко, секретарь парторганизации, безоговорочно верит в справедливость ареста мужа, с которым прожила 17 лет. Обращаясь в партком, говорит: «Если бы была уверена, без колебаний донесла бы куда следует!». Лишь в последние минуты жизни Анна мучается, осознав, что предала главное в жизни — мужа, семью, любовь...

***

Вторая часть романа, с названием «Анна Николаевна Лебеденко и другие», посвящена женщинам, жизни которых оказываются втянутыми в безжалостную машину.

Судьбы их типичны и в то же время имеют свою дальневосточную особенность. Многие из них — дочери тех русских людей, которые строили и работали на КВЖД, а после продажи магистрали Китаю вернулись на родину. Скажем, молодая выпускница ленинградского института инженеров путей сообщения Нина Андреева, при распределении выбравшая Хабаровск. Главной виной ее стало рождение и жизнь за границей, в Харбине и рассказы об этой жизни.

Это и судьба скромной бухгалтерши из краевого здравоохранения Нади Дрозд, выросшей в православной семье на той же КВЖД. Доказательством ее инакомыслия и неприятия безбожной власти большевиков стали обнаруженные в доме икона и Евангелие. Или Лида Ермоленко, одна из сибирячек-хетагуровок, сотрудник отдела статистики завода имени Кагановича, тоже бывшая «кавэжединка», не указавшая, что жила за границей.

Власть в этих женщинах видела законспирированных иностранных агентов, предателей. А преданными оказались они сами. Преданными и родной страной, в которую вернулись, и близкими людьми, которые доносили и оговаривали. Страх и недоверие, подчеркивает автор, становились причиной разъединения общества, разрыва социальных и родственных отношений.

***

И лишь тюрьма для многих становилась и школой выживания, и школой осознания реальности и своей вины за случившееся. Эта тема выразительно раскрывается в третьей части романа «Будни расстрельной тюрьмы» (18+). Будни эти у Бориса Дрозда оказываются кругами ада, обозначенными названиями 23 отдельных глав: «В камере», «За что?», «Первый допрос», «Соседи по камере», «Допросы, допросы, допросы», «Палаческая», «Подвал»...

По этим кругам ада проходит и Георгий Карташов, инженер-строитель железнодорожного тоннеля под Амуром, обвиненный в подготовке взрыва этого объекта. На каждом этапе Карташов пробует сопротивляться даже под пытками. Но решение суда, вынесенное без самого суда заочно, определило и его путь — «В расстрельную!». И процесс, и неправедный приговор вызывают у героя и злость, и горячую ненависть к системе, и тупое бессилие изменить что-то. И хотя, в отличие от большинства персонажей, инженер остается живым, эти чувства не покидают его.

Но автор показывает: подобные чувства испытывают к власти даже те, кто выносил приговоры. В главе «Иона Никитченко и остальные» представлен процесс изобретения этими людьми особых, беспрецедентных форм судопроизводства: заочного рассмотрения дел и приговоров, утверждаемых к исполнению посредством телеграфа, когда за пару часов можно рассмотреть и вынести приговоры 114 обвиняемым, причем 102 — о высшей мере наказания!

Несвободными оказываются все. Тут всем страшно: одним жить, другим умирать. Страх превращается в привычку, а бесчувствие оказывается высшей формой расчеловечивания души. И сама смерть измученными людьми воспринимается как способ обретения свободы, выходом из тьмы ада к свету.

Огромной болью за напрасно загубленные жизни, мужские и особенно женские, полнится роман-исследование Бориса Дрозда. Он настойчиво ищет ответ на вопрос: чем мог быть оправдан такой массовый террор именно на Дальнем Востоке, где, как бодро рапортует нарком НКВД Николай Ежов, уже в самом начале 1938 года репрессировано 70 тысяч «врагов народа»!

***

Авторов исторической прозы часто упрекают в том, что художественный вымысел в их произведениях нарушает историческую правду, правду факта. Думаю, обвинить в этом Бориса Дрозда нельзя. Документы, исторические факты здесь наполняются кровью, оживают в конкретных образах, лицах и судьбах.

«Двенадцать ступеней в ад» — чтение интересное, но нелегкое, требующее вдумчивости. В первую очередь он будет интересен историкам и, конечно, вызовет споры. В романе много документального материала, неизвестного читателю, требующего постоянного переключения внимания от развивающегося сюжета к подстрочнику. Но если вы преодолеете эту сложность, то книга увлечет вас, поможет по-новому осмыслить ужас той эпохи, дать место этим людям в своей душе, позволит и не отождествлять себя с ними.

  Надежда Оглоблина, доцент, кандидат филологических наук